Лев Златкин - Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге]
Может, претенденты и нашлись бы, но связываться с Хрусталевым никто не захотел, и он спокойно, по-деловому занял койку Григорьева.
Поворов, вернувшись с топчаном, застыл у двери, глядя на сдвигающих обеденный стол Маленького и Телка.
— А как мы в таком узком проходе поместимся?
Рудин рявкнул на него:
— Выбили из тебя последние мозги? В проходе разрешается сажать «вертолеты» только в том случае, если в камере больше двенадцати человек. А нас, как видишь, меньше. Считать умеешь? Загони «вертолет» под койку и спи, отдыхай.
— А под какую? — растерянно спросил Поворов.
— Под ближайшую к параше! — ответил Рудин. — Но, поскольку нас меньше, можешь передвинуться. Поближе к окну, подальше от параши.
— На все время? — с тоскою протянул Поворов.
— Нет, успокойся! Завтра уже будут дергать на суд. Сойкин пойдет наматывать на рога, — пояснял Рудин. — Будет передвижка. На место Сойкина ляжет тот, кто спит рядом. Все передвинутся: на койку у параши ляжет тот, кто спит на «вертолете» у окна. Иногда за один только день полкамеры отправляется на клеймение.
И все стали укладываться спать. Но спать не хотелось.
Поворов топтался возле двери, не решаясь лечь под койку. Брезгливый с детства, избалованный донельзя, он сразу же представил себе, что лежащий на койке, под которую Поворов имел право лечь, Айрапетян будет назло ему пускать газы. Да и слова врача, что Поворова могут ночью поставить «в очередь», жгли голову, порождая нехорошие мысли.
Поэтому Поворов улегся прямо у входной двери, чтобы бежать было недалеко, ломиться в дверь.
Нарушителя установленного порядка надзиратель не заметил или не захотел заметить, а остальным было пофигу.
Даже Хрусталев, который сначала хотел наорать на Поворова за нарушение установленных правил, промолчал, нехорошо улыбаясь.
Рудин, с удовольствием вытягивая ноги на «вертолете», сказал с сожалением:
— Жаль, Кобрика от нас забрали. Байку какую-нибудь нам бы потравил.
Великанов неожиданно удивил всех своим предложением:
— Хотите, я вам расскажу, как единственный раз, и то трезвым, попал в вытрезвитель?
Это предложение было встречено воплем восторга.
— Каждый указ об усилении борьбы с пьянством — праздник для милиционеров! — начал свой рассказ Великанов. — Особенно в нашей шибко пьющей стране.
В милиции тоже трезвенников нет. Ну, может, какой-нибудь язвенник, кто только на халяву. Милиционеры пьют столько же, сколько немилиционеры, а качественно даже больше.
Просто указ этот они применяют против немилиционеров.
Не дураки же они, чтобы сами себя сечь. А других сечь не больно.
И два раза в месяц шла охота на тех, кто уже успел выпить.
А охотились те, кто очень хотел еще выпить.
Естественно, охотились по святым дням, после получки. А так как зарплата выдавалась на заводах, фабриках, учреждениях по разным числам — не иначе с милицией согласовывали, то и охота велась пообъектно.
Самыми любимыми объектами были заводы и фабрики.
Я однажды стал невольным свидетелем одной «охоты на волков».
Не помню, по какой причине, я оказался возле одного из крупных заводов. Скорее всего, случайно, задумался.
И очутился в гуще милиционеров, усиленных бригадой пьяных дружинников. Милиционеры, как я почувствовал носом, не были пьяны, они были крепко выпивши.
Притаившись за углом, в засаде, все чего-то напряженно ждали.
Появление моего свежего лица ими было встречено индифферентно: дружинники подумали, что я милиционер в штатском, а милиция стала держать меня за дружинника, но не пьяного. Почему-то!
Тут раздался клич:
«Клиент пошел!»
И на усталых после тяжелой смены рабочих, попытавшихся, как всегда, снять усталость бутылкой водки, обрушилась пьяная сеть указа.
Легкопьяные рабочие, сгруппировавшись, без труда прорвали сеть облавы и рассеялись по ближайшим улочкам и переулкам, изобретательно используя свое лучшее знание проходных дворов.
Тяжелопьяные, пожилые и трезвые застряли в крепких ячейках объятий стражей порядка.
Всех заставляли дуть в трубочку.
Для некоторых трезвых все окончилось благополучно: их отпустили.
Тех же, кто качал права, защищая своих преждевременно выпивших товарищей, или, того хуже, обзывал верных защитников указа «бандитами», «ментами», «мародерами», «псами», а то и просто «легавыми», заталкивали в крытый грузовик.
Сопротивление жестоко подавлялось.
Бросился я к двум здоровенным дружинникам, которые сбили с ног трезвого, но матерящегося парня и волокли его за ноги так, что голова парня билась по всем выбоинам мостовой.
«Ребята, ну, вы вообще! — попытался я остановить издевательства. — Ему же больно!»
Ребята швырнули избитого в машину и привычно схватили меня.
«Во! — заорал обрадованно один из них. — Выдал себя! Либерал!»
Третий больно схватил меня за волосы и, заломив голову назад, орал:
«Пусть в вытрезвителе объяснит, почему трезвый и мешает указу!»
И они швырнули меня в переполненную машину вместе с пьяными, что обиднее всего.
Двери захлопнулись, и машина повезла улов в ближайший вытрезвитель.
Там уже ждали.
С пьяными проблем не было. С ними обращение было нежное. Наверное, обреченность помогает: попался — плати!
Всех выгрузили и загнали в предбанник вытрезвителя.
Я скромно сел в уголке, поклявшись себе страшной клятвой больше никогда ни во что не вмешиваться.
Милиционеров и дружинников угнали на другой объект.
Местный обслуживающий медперсонал в погонах по-деловому обрабатывал вновь поступивших. Мне это напоминало виденную на юге стрижку овец.
Деньги и ценности оформлялись по квитанциям, которые пьяные подписывали, не читая, уходя на «процедуры».
Скоро в предбаннике из вновь прибывших остались только я да тот парень, лежащий без сознания, за которого я вступился.
Парень лежал на полу. Мозги его, очевидно, получив основательную встряску на многочисленных выбоинах мостовой, не смогли вернуться на исходную позицию.
А я притаился, меня сразу-то и не заметишь.
Да обслуживающему персоналу приглядываться было и некогда, он делил награбленное. В квитанциях, как понял я, вписывалась, в лучшем случае, половина взятого на временное хранение.
Привычно трое мародеров, сверяясь с квитанциями, отстегивали себе нажитое другими, деля все на пять частей.
Две доли старшой отнес в кабинет начальника.
Возвращаясь, он и заметил меня.
«Черт! Во притаился! Проглядели!»
Его подручные напряглись для прыжка.
Я уже мысленно согласился ночевать в вытрезвителе со всеми вытекающими последствиями.
Выручил меня, в свою очередь, молодой парень, лежащий на полу.
Неожиданно он поднялся и кулаком врезал старшому в нос.
И ярость медперсонала в погонах вылилась на парня. В мгновение ока он был схвачен, связан, а старшой, шмыгая юшкой, достал из ящика стола загодя приготовленный шприц с какой-то гадостью, вонзил иголку парню между лопатками прямо сквозь рубашку и ввел эту гадость в спину.
Парень еще пару раз матюкнулся и затих.
Подручные старшого выволокли парня из предбанника. Очевидно, на процедуры.
Старшой же опять обратился ко мне, и во взгляде его я прочитал явное нежелание расставаться с награбленным.
«Ты чего видел?» — спросил он злобно, но с надеждой.
«Ничего не видел! — нашелся я. — Что из этого угла можно увидеть?»
Старшой все еще сомневался.
Но в эту секунду из кабинета начальника вышел лейтенант, командовавший сводным отрядом милиции и дружинников.
«А ты почему здесь остался? — строго спросил он меня. — Все уехали на объект».
«Приказано вас дожидаться!» — вновь нашелся я с ответом.
«Еще чего! — возмутился лейтенант, не желавший делиться. И обратился к старшому: — Дай ему его бутылку водки сухим пайком. И на объект!»
Лейтенант ушел, а старшой приятельски подмигнул мне, мол, извини, обознался, достал из другого ящика стола бутылку водки и почти торжественно вручил ее мне.
«Спасибо!» — поблагодарил я его, удивляясь и радуясь неожиданно счастливой развязке.
«На здоровье! — гаркнул старшой, подмигнув другим глазом. — Только закусывай».
Спрятав водку в карман, я отправился на «объект».
Правда, на том «объекте» замечен я не был, потому что едва вышел из вытрезвителя — как ноги в руки и домой.
С той поры я обхожу тот район стороной.
…Рассказ был воспринят благодарным смехом.
Айрапетян, отсмеявшись, ехидно спросил:
— А водку ты выпил?
— А как же? — засмеялся сам Великанов. — За мои переживания мне вышла премия.
Кормушка приоткрылась, и надзиратель рявкнул:
— Отставить разговорчики!
